Банька деда Архипа

Раиса приставила заскорузлую от работы ладонь козырьком ко лбу, силясь рассмотреть, что же происходит за старым колодцем, а потом ладонь эта переместилась ко рту, замыкая выход крику. Да так, что даже палец баба себе прикусила.

Так и есть: за старым колодцем вдоль линялого ситцевого платья вздрагивала русая коса Ульяны, а лицом к ней стоял Андрей, племянник соседки Тишкиной, приехавший поправить вдовой тетке забор. И головы их были близко-близко.

-А я говорила, – мрачно, себе под нос пробурчала Раиса, – не будет Уля ждать Егорку. Это тебе не шутки! Не все верно ждать могут.

И всхлипнув от жалости к себе, утерла тыльной стороной все той же беспокойной, раздавленной деревенской работой ладони, навернувшуюся слезу. Потом покачала головой своим мыслям, подхватила кошелку, которую несла из сельмага и направилась к потемневшему, сложенному из толстых бревен дому.

24 года назад, ярким, утопавшим в золоте листвы, сентябрьским днем, вошла она в этот дом молодой хозяйкой. 3 дня всей деревней гудела ее свадьба с Егором, а дом золотился на солнце, вкусно смолился новенькими бревнами: к свадьбе сына Зотовы сложили новую избу, взамен покосившейся старой развалины.

-Баньку на следующий год сложим, – хвалился усадьбой гордый и счастливый Егор и все шептал Раисе на ушко, – роди мне сына! Обязательно сына!

И стояла с хлебом-солью на новеньких приступках молодая свекровь Антонина Семеновна, маманя. И ее глаза светились счастьем: вон какого молодца вырастили, вон какую избу осилили, вон какую красавицу сосватали! Аж из-под самого Ленинграда! 

А на следующую весну Егор, его двоюродный брат Василий и свекор Архип Макарович весело тюкали топорами: рубили на задах баньку. А Раиса стояла и, приставив руку лопаточкой ко лбу, любовала глазами своего домовитого, работящего мужика. И улыбалась, прислушиваясь к тому, что происходило сейчас внутри нее.

-Сын, точно чувствую, что сын! – говорила она свекрови и мужу, а свекор, гордо подкручивал седеющий ус пораненой еще в гражданскую рукой, и говорил, что уж первым точно должен быть сын.

-У нас с Антониной первыми была двойня, парнишки, Егор уж позже народился, а старших не уберегли в 19-м – тиф. 

-Дурень старый, – вскинулась на мужа Антонина Семеновна, – нашел о чем с тяжелой бабой толковать!

-Да я что, – спешил оправдаться Архип Макарович, – я ж и говорю, война была тогда, гражданская полыхала. А сейчас же – мир! Чего нам! Первого назовем Макаром, потом Архип, потом Егор! Наши имена, родовые! Баню сложим, осенью навес над сенями поставим. 

Не успели. Кроме баньки ничего не успели. Через месяц, 26 июня 1941 года голосила Антонина, провожая Егора. Молчал, постарев сразу, Архип Макарович, а она, Раиса, повисла на шее мужа, прижавшись к нему и собой, и тем, еще неведомым, что тревожно толкался в ее вздернутом животе.

И почти в каждом дворе большого и многолюдного тогда села в этот день стоял горький бабий вой. И позже. Нет-нет, а принималась голосить мать, жена, сестра или дочь. А от дома, где выли бабы, устало сгорбив спину от тяжкой своей ноши, отходила колхозная почтальонша.

Зотовым письма не было. Ни одного. Рая ждала. В июле, потом в августе, вот и в начале сентября вышла за ворота, углядев из окошка – идет.

Почтальонша Татьяна, 36-ти лет, казалась почти старухой: серая юбка, серые пыльные ботинки, серая кофтенка. И глаза – серые. И шаг медленный.

-Ну, давай, – с надеждой просияла Раиса, – чего мешкаешь?

-А Тоня где? – Татьяна растерянно оглядывалась, никак не могла решиться отдать конверт Рае, которая уже обе руки протянула, положив локти на огромный живот, – Дома Тоня-то?

…Как не с ней, как со стороны увидела Раиса себя, оседавшую в пыль улицы, принявшую из рук Татьяны роковой треугольник. Как кино смотрела: вот бежит маманя, вот батя, закусив ус, неловко, здоровой рукой пытается поднять ее, упавшую Раю. А потом пришла боль. И очнулась Рая в баньке, а вокруг хлопотали маманя Антонина Семеновна, да соседка Дарья Тишкина.

-Надо Леньку звать, ежели тверезый, – услыхала Раиса соседкин голос, – до города не довезем девку. Эх, горемычная.

Ленька был ветеринаром. Только с 1937-го года, когда арестовали его жену, колхозную учетчицу, никто Леньку трезвым не видел. 40 лет мужику было, а выглядел на все 60.

-Не надо Леньку, – слабо протестовала Раиса и снова проваливалась в забытье.

На закате из баньки вышел уставший Ленька. Трезвый и серьезный. Больше суток он боролся за жизнь этого маленького комочка, что сейчас пищал в руках Дарьи Тишкиной. И не чаял уже спасти ни его, ни Раису. 

-Выпьешь, – грустно и благодарно поднес Архип Макарович Леньке кружку с мутной жидкостью, – ежели б не ты… Эх…

Ленька покосился на кружку, соблазн был велик, но какая-то новая гордость поселилась в душе мужика: младенец лежал неправильно, двойное обвитие, мать в родах помогала слабо – больше без памяти лежала. А он смог! Не дал пропасть на земле последнему семечку Зотовского рода!

А в доме, куда ушла, шатаясь от бессонной ночи Антонина, не позволявшая себе раскиснуть, пока рожала сноха, стоял вой. Страшнее которого нет и не будет никогда в жизни матери.

А Архип Макарович, прижавшись лбом к гладкому бревну бани, все гладил и гладил его здоровой рукой, словно не утратившие желтизны бревна, еще хранили тепло ладоней его сноровистого сына. Младшего, последнего, которого у него забрала война.

***

-Егором, – имя прозвучало неожиданно и хрипло, потому что Раиса молчала уже 5 дней. Ей приносили малыша, прикладывали к груди – она кормила, ей давали еду – она ела, ей давали молоко – она пила. Молча, а тут сказала, – не Макаром и не Архипом. Егором.

-Правильно, – крякнул Архип Макарович, а свекровь, не державшая в новой избе икон, молча упала на колени, воздев глаза в пустой передний угол, где только через неделю неведомо откуда появились два образа: Богородицы и Георгия Победоносца.

***

Раиса так и осталась со свекрами. Некуда ей было ехать: от села под Ленинградом, где она жила до войны, остались только черные печные трубы. Да и у стариков никого, кроме нее и Егорки не было. 

А удачливый Ленька, ушел на фронт добровольцем, ничего о его судьбе не знали, пока в июле 1945-го он не заявился в село: вся грудь в медалях. А жена сгинула, невестимо где. Ленька так бобылем и остался. Зотовы, помня о спасении им внука, звали Леонида Петровича кумом, хотя и не было тогда крестильной традиции.

А Егорка рос. И частенько дед Архип “гудел” на супружницу и сноху, за то, что вьются над мальчишкой, как наседки:

-Спортите мне парня своим бабским воспитанием!

Но, когда у Егорки в 47-м случился сильный жар, то сам дед Архип дежурил ночью у постели внука, разогнав всю свою “бабскую гвардию”.

***

-Мам, – влетел в апреле в избу радостный Егор, – мне повестка пришла!

-Цыть, примолкни, – гаркнул на заголосившую Раису Архип Макарович, – не бабье дело, мужское! От и старая туды ж, тьфу, – расстроился дед, потому что к причитаниям Раисы добавились еще и стенания Антонины Семеновны, – чего блажите? Не война!

…Были проводы, и была она, Ульяна, соседская девчонка-сирота, отец которой сгинул где-то под Варшавой, а матери не стало еще раньше. Сидела рядом с Егором, на правах невесты. И он смотрел на девчонку-нос-в-веснушках так, что Раисе становилось стыдно и щеки загорались огнем.

-Нешто будет она его ждать? – ворчала бабка Антонина, – Не те нынче пошли девки. Фьють – и на танцульки! И собой-то – ничего особенного!

-Хорошо еще, что не женился! – поддакивала свекрови Раиса, – Не дождется, придет и новую найдет, он парень видный! Такие всегда в цене!

***

И вот оно, правильная была у Раи догадка: не пара Ульяна ее Егору! Ему и служить осталось 2 месяца, а она у колодца и с кем!

Знать бы Раисе, что там на самом деле случилось, как оказались они за колодцем голова к голове!

Рая, встретив в положенный срок сына, повиснув на кровинушке и всплакнув от материнского счастья, что пришел, вернулся, в тот же день ему рассказала все. И про сцену у колодца, и про то, что она знала, что так и будет! И про то, что видеть Ульяну в своем доме она не хочет!

-Правильно! – поддканула Антонина Семеновна снохе, – такие ульяны – по рублю пара!

-Котенок, – рассказывал следующим вечером сын, – в леске рыболовной у Андрея котенок запутался! Уля с Андрюхой пытались его сами освободить, но он затянулся сильно, побежали к дядь-Лене, еле спасли звереныша. 

-Она расскажет! – язвительно протянула Раиса и добавила, – Забудь, нет моего согласия на эту свадьбу!

-Чтоб в моем доме, да такое! – поддакнула бабушка Тоня, – Это мать у тебя святая. А Ульяна твоя…

Женщины подпрыгнули разом обе, одновременно с резким звоном, подскочивших на столе тарелок. То дед Архип со всей силы вдарил по столешнице здоровым кулаком. В 70 лет сила в руке у него еще была немалая.

-Цыц, – гаркнул дед, да так, что в хлеву притихла мычавшая в ожидании дойки корова, а куры на дворе обдирая бока наперегонки рванули в лаз курятника, – ишь! Наш дом, наш дом! Я в доме покудова хозяин! Хочет жениться на Ульяне! И не сметь мне перечить! Сплетницы, языками чешете так, что пыль стоит!

-Твой дом? – обиделась бабка Антонина, – А я и слова сказать не могу? Раиса – мать, и она не может? И куда нам прикажешь идтить, ежели мы с ней несогласные?

-А идите вы…- дед Архип, сроду не ругавшийся по матушке и не поощрявший этого ни в ком, испытал временное затруднение, а потом выпалил, – в баню!

И даже внук Егор, пытавшийся дипломатить, не уговорил. И остался в доме с дедом, протестуя против поведения матери и бабушки.

-Слыхали, – гудела деревня, передавая новость из уст в уста, – Макарыч своих баб в баню изгнал. И внук не умолил. Так и проживают. Отделились бабы! Кур кормят, корову доят, молока в дом не несут и сами не ходят!

-Курам на смех, – был приговор, – а из-за чего? Неушто из-за Ульяши? Чудно! 

А сама Ульяна не смела и носа на улицу при свете дня высунуть. Старенькая ее бабушка, с которой выросла девушка, удрученно качала головой, понимая, что внучка еще долго будет в деревне притчей во языцах. Но и переходить в дом к Егору девушка не соглашалась.

-Егорушка, – зазывала Антонина внука вечером, как стемнеет, – зайди, молочка поешь, да мы с матерью тебе борща наварили?

-Не буду, – упрямился внук, – пока в дом не вернетесь – не буду! Дед без борща и я обойдусь. Мы с ним ухи наварили.

-Сын из армии вернулся, – горевала Раиса, – а пирогов не напечь! Печь в доме у старого партизана!

Однако и “партизан” дед Архип страдал немало. Он магазинную беленькую не уважал, покупным самопалом не баловался, а все его запасы наливок и настоек хранились в погребе той самой баньки. Но мужик – хозяин своего слова. Он упрямым бабам не сдастся.

В сумерках дед, как заправский часовой, патрулировал двор, изыскивая любую промашку, что допустили бабы в хозяйстве: вот сено натрусили и не подобрали, вот из гнезда яйца не вытащили вовремя и куры их расклевали. Дед считал урон и промахи, вот уж потом он все им скажет!

Где-то через неделю Архип Макарович в сумерках углядел тень, крадущуюся к временному пристанищу женской половины его семейства. Егор был уже дома, в очередной раз получив отказ своей Ульяны идти и регистрировать в сельсовете их отношения без напутствия Раисы.

Дед затаился, даже дышать перестал, а потом, пригнувшись, стараясь идти неслышно и поднимая ноги, как журавль, пошел за тенью, не заметив вторую фигуру, что остановилась у калитки.

В окошке баньки желтился свет, а за столом сидели трое: Антонина, Раиса и Ленька. И эти трое вели разговор, а слова, как дед не силился, он не слышал. Раиса сначала мотала головой, Антонина всплескивала руками, а потом вдруг засмеялись все и Ленька приобнял Раису и чмокнул в щеку засмущавшуюся Антонину.

-Ленька! – изумился дед про себя, – Ишь! Девку виноватили, а Райка что вытворяет? И старуха моя – потатчица?

Дед терпел из последних сил, мысленно разведясь после 48 лет беспечальной жизни с супружницей, прикинув, куда и как сможет он скрыться из деревни от неизбывного позора. 

Но тут, обитательницы баньки нанесли деду Архипу душевную травму куда горше: развеселившиеся вдруг бабы, стали метать на стол плошки и кружки, а Раиса проворно нырнула в погреб и вылезла оттуда с четвертью любимой дедовой черносмородиновой.

Дед, говевший больше недели, облизал губы, судорожно сглотнул и даже вытер усы. Не стерпев оскорбления, ринулся к двери и тут же получил мощный удар в лоб, ибо дверь распахнулась. Дед откачнулся к стене и отдышался, считая звезды, даром, что на небе – сплошная облачность.

И дома выскочила Раиса и метнулась к воротам, что-то шепча на ходу и таща за руку… Ульяну. Девушка плакала, Раиса всхлипывала, бабка Антонина утирала глаза. 

-Уля, – сквозь открытую теперь дверь баньки дед слышал все прекрасно, – ты уж прости меня.

-Теть Рай, я не обижаюсь. Может позвать Егора?

-Не надо Егора, промеж себя выясним, а утром и скажем. Пойми, ведь Егор у меня один. Да и его чуть не потеряла.

-Леониду Петровичу спасибо, – бабка Антонина уважительно погладила по руке спасителя Егора и его мамы, – ведь тут все было, в этой самой баньке. Ох и дуры мы, бабы. Ладно, давайте кружки.

-Дуры вы, это уж точно, – неожиданно возник в проеме дед Архип, – а кружку-то пятую достань! Я уж эту наливочку выстаивал, уж так я ее берег! На встречу внука готовил!

-И шестую ставь, – пробасил Егор за дедовым плечом.

***

Через год на дворе Зотовых кипела работа: ставили навес над сенями. Работал Егор с друзьями. Руководил возведением навеса бодрый дед Архип. Раиса с бабкой Антониной хлопотали у стола, собирая нехитрое деревенское угощение.

-Ишь, вьется, – беззлобно ругнулась на серую толстую кошку, в которой было совсем не узнать маленького котенка, запутавшегося некогда в рыболовных снастях, Раиса, – и тебе достанется, сейчас молочка налью! Уля, а Леска-то наша, кажись с прибытком, кому котят будем раздавать?

А у навеса, подняв руку лопаточкой ко лбу, защищая глаза от яркого солнышка, стояла Ульяна. Любовала взором своего молодого работящего мужа. Ее вторая ладонь покоилась на полном животе.

***

Так и повелось в семье Зотовых: первый сын или Макар, или Архип, или Егор. На днях новый Архип Макарович народился. Прежнего-то только бабушка Ульяна и дед Егор помнят. А что вы хотите? Столько лет прошло…