-Она тебе всю жизнь отравила, а ты теперь ей кашку варишь, – говорит мне родня

Выходила я замуж совсем юной. В 19 лет. Но отговаривать меня было просто некому. Я рано осталась без родителей, конечно, были дальние родственники, но моей судьбой они всерьез не интересовались.

Муж был старше меня ровно в два раза, когда мы расписались, ему исполнилось 38 лет. Он привел меня в их со свекровью дом. Свекровь была ко мне ласкова, называла доченькой, радовалась, что ее сын наконец-то женился.

-Давай продадим твою квартиру и сделаем к дому пристройку, – подступал ко мне муж неоднократно, – в однокомнатной нам все равно жизни не будет, а здесь и места хватает, да и маму свою я все рано не смогу оставить.

Маме моего мужа было уже за 60 лет. Мне, наивной и глупой, некому было подсказать, чтобы я оставила себе подушку безопасности в виде маленькой однушки, я согласилась ее продать.

Вот с того дня, когда я вручила деньги в руки супруга, все и изменилось. Словно по щелчку, для свекрови я стала не доченькой, а “дармоедкой”.

-Взял замуж сынок, непонятно кого, ни роду, ни племени, – придиралась свекровь, – криворукая, ленивая и собой – посмотреть не на что.

Муж начал возводить пристройку, а со мной перестал считаться. А что? Заступиться некому, уйти некуда. Я стала для мужа и свекрови бесплатной прислугой: сделай, подай, принеси.

-Ты жизни не знаешь, – говорила свекровь, – будь благодарна, что тебя в приличную семью взяли, одели и обули, да еще и кормят.

Упреки сыпались постоянно, хотя я и работала, и дома на огороде управлялась, и за свекровью ухаживала. А когда я села в декрете, стало совсем невыносимо: дармоедка.

Отрада была только одна – моя дочка. Больше я не хотела иметь детей от мужа, плакала потихоньку от обид, терпела и молчала. Жили мы с мужем плохо, физически он меня не обижал, но морально было очень тяжело.

А потом дочка выросла и муж мой начал все чаще болеть. Я ухаживала за ним, но в канун своего 60-летия он ушел, оставив меня вдовой. Да еще была свекровь, ей было 80 лет, она плохо ходила, плохо видела.

И я не заметила сама, когда в доме у нас стало тихо. Не кричит свекровь, не приказывает мне, даже спасибо я от нее услышала за приготовленный обед чуть ли не впервые за 20 лет.

Смотрю, а у нее подбородок дрожит и вид испуганный какой-то и растерянный.

-Мама, – говорю, – что случилось? Заболели, может врача надо вызвать?

-Ты ж меня теперь-то в богадельню сдашь? – спрашивает, а руки мелко трясутся, – сына моего нет, ты полновластная хозяйка. А разве ты будешь меня терпеть.

-Не сдам, – отвечаю, -с чего Вы взяли это?

А она не поймет, как же так, она же всю жизнь ко мне плохо относилась, помыкала, да покрикивала.

-На Вашей совести пусть остается, – отвечаю, – да, крови вы мне попортили много, помудровали над сиротой, которой пойти некуда было. Но мстить я Вам не буду, тем более сейчас, когда у Вас и сил нет. Будем жить, как жили.

Смотрю, а свекровь моя плачет сидит. Совестно стало, через столько лет, а совестно. Попросила она у меня прощения, за все. Покаялась, что и с сыном ее мы плохо жили по ее милости.

Тетки мои называют меня глупой.

-Она тебе всю жизнь, всю молодость отравила, а ты теперь ей кашку варишь? Я бы так не смогла, – встретив в магазине, отчитала меня двоюродная сестра моей мамы.

А я не слушаю. Не такой я человек, чтобы старухе мстить. Да и она помягчела.

-Найдешь кого, замуж ступай, слова не скажу, – говорит, – ты еще молодая, должна быть и у тебя семья и любовь, которой ты от нас с сыном моим не увидела. Совестливая ты и честная, жаль поздно я разглядела это.

Вижу я, что ей легче стало, что покаялась, и мне легче, что простила. Да и то сказать, если и кусаться в ответ, так раньше надо было, а теперь-то чего.

А недавно вытащила свекровь из тайника сережки свои старинные, меня позвала. Я думала дочке моей хочет передать.

-Дочке успеется, – прежним властным тоном сказала свекровь, – сама носи, ты вон у меня молодая еще какая, да статная. Невеста – хоть куда.

Так и живем. И не оставлю ее, сколько бы еще не было ей отпущено.