Михеич и Маруська

Сухие серые комья земли, тронутые последним апрельским морозом, с хрустом крошились под сапогами людей, возвращавшихся со скромного погоста. Позади всех шел Василий Михеевич. Высокий, седовласый, он все пытался осознать, что уже не услышит ни ворчливого голоса свой Маруси, ни ее надрывного кашля последних недель.

“Вдовец”, – крутилось в его голове непривычное слово. А ведь он считал, что Маруся, бывшая на 7 лет моложе, проводит его в последнюю дорогу и будет причитать над простенькой домовиной, и потом уронит слезу в традиционную кутью с изюмом и медом.

-Пап, ну чего ты, – отстала и пошла рядом с Михеичем его средняя дочь Дашка, – мы же недалеко, приедем, заскучать не успеешь. А не то, давай продадим дом, да к нам.

Василий Михеевич задумчиво вслушался в речь дочери и упрямо отмотнул головой.

-Дом не продам. Доживу, а потом, как хотите.

Дед продолжал неторопливо идти и размышлять.

Жизнь продолжалась, вот уже и младшая внучка Иринка стала старше его Маруси, той, которую он встретил более полувека назад. А у старшей внучки от первенца Лешки уже народился их первый с Марусей правнук. И поредевшие кудри младшего сына тронула неизбывная соль с перцем.

А потом, когда дочь с внучками убрали поминальный стол, когда утром он проводил родных в город, Михеич вышел и потерянно сел на приступках старого дома, построенного еще его молодым батей.

-Ну вот, Маруся, – по привычке сказал старик, привыкший беседовать с супругой по всякой хозяйственной надобности, – кур-то теперь надо и извести, на что они мне, одному…

-Мяу, – тонкий голосок раздался откуда-то из-под крыльца, а потом еще настойчивее, – миауу.

-Эко…- удивленно проронил дед, – подкинул кто или сам приблудился?

Дед ловко сгреб тщедушное полосатое тельце и прищурившись перевернул на спину.

-Да ты, никак, кошка? Ну что, кошка? Одна осталась? Замерзла и голодная, поди?

-Мга, – подтвердила кошка.

Михеич задумчиво взял котенка под пузико и унес в дом. Она осталась у него жить. Сначала полосатая и тощая жиличка отъедалась, засыпая прямо у миски, а на третий день она запрыгнула на стариковскую кровать, уселась Михеичу на грудь и начала вылизывать шерстку, загребая заодно и изрядный кусок клокатой дедовой бороды, смешно вытягивая сивую поросль своим маленьким шершавым розовым языком.

-Ишь ты, – хрипло от отвычки рассмеялся дед впервые за несколько недель, – обиходливая какая, как покойница моя Маруся.

Так у кошки появилось имя. А потом Маруська показала и свой независимый гордый норов. Она не шла есть, пока Михеич не начинал трапезу сам и не приглашал квартирантку по имени отчеству.

-Мария Матвеевна, извольте откушать, – звал сдаваясь дед, а Маруська гордо вылезала из своего закутка у его кровати и неторопливо, хвост трубой, шла к своей миске.

Она шагала вслед за дедом по дороге к сельскому магазину не обращая ни малейшего внимания на то, как смеются встречные прохожие. Так они и шли: дед впереди, а кошка сзади. Маруська садилась на крыльце сельпо и ждала.

-Пропустите Михеича без очереди, – деловито выкрикивала дородная продавщица Валентина, одинокая бобылка лет 50-ти, – его там на крыльце дамочка дожидается.

И люди расступались перед невозмутимым дедом, который брал себе папирос, продуктов и кило рыбки путассу для Маруськи. А рыбин Валентина уже и оттаивала заранее, зная, что в магазин дед придет в понедельник и четверг.

-Со всем уважением, Василий Михеевич, – подавала Валька рыбу, – вот ведь, сам ты чудён, а кошка у тебя – диво-дивное, без веревки у ноги, стойно собаке ходит.

Дед удоволенно кивал головой. И они шли обратно, только уже другим манером: впереди развевая пушистый хвост весело неслась Маруська, а сзади чинно шел ее хозяин.

Ночами кошка ловила мышей и выкладывала их на выщербленный порожек, ожидая, когда проснется старик и похвалит ее за работу. Маруська выслушивала сетования Михеича на несусветную глупость политиков и министров, подтверждая правоту его слов: “Мга”.

Однажды зимней ночью Маруська заполошно крича прыгнула к деду на грудь и начала яростно царапать его нос когтистой лапой. Дед вскочил, уже поняв, что забыл открыть печную заслонку. В исподнем и рабочей телогрейке, открыв настежь дверь, чтобы выпустить угар, Михеич сидел на крыльце потирая поцарапанный нос и наглаживая свою умную любимицу.

-Маруся, моя ж ты хорошая, умница моя.

А кошка мурлыкала и негромко жаловалась деду на то, как она испугалась, пеняла ему на невнимательность и забывчивость.

-Отец, ты тут совсем, того, – охнула приехавшая дочь Дашка, услыхав обычный утренний диалог между стариком и Маруськой, – и правда, в одиночестве свихнешься тут, с кошкой начнешь беседовать. Давай, собирайся к нам. Юлька в институт уехала, мы с Юркой вдвоем сейчас. Хватит тут бирюковать. Случись что и помочь некому.

-Никуда я не поеду, – отказался старик в который раз, – ничего со мной не случится, а случится – значит пора.

Но дед задумался. А как будет Маруська, ежели его не станет?

-Ты вот что, Валентина, – обратился он вечером к продавщице, жившей в доме напротив, – мои-то, пожалуй, что случись, Маруську нипочем не заберут, а ты уж того, хоть в дом не пускай, но в сенях или на крыльце покорми хоть когда, ты вроде баба не злая.

-Ой, Михеич, – ответила Валя, – да брось ты до срока помирать. Но на всякий случай, не сомневайся, царевну твою я не оставлю. Ишь какая.

Валя нагнула полный стан и легко почесала Маруську за ушами. Кошка же, против своего обыкновения, не отпрянула от чужачки, а внимательно посмотрела, запоминая.

***

-Четверг же был, – плакала Валька через три года звонким апрельским днем, – гляжу, а кошка-то прибежала. Одна. Я и смекнула, что неладное с дедом…

А после того, как дочь и невестки прибрали стол и поправили фотографию Михеича в траурной рамке, старший сын сказал:

-Ну что ж, как решили, летом я вам вашу долю за наследство деньгами выплачу, а домишко снесу. Строиться буду, а потом сюда и перееду, на родовое, значит, место…

-Да может не сноси, – обратилась к брату средняя дочь Михеича, – кирпичом обложить, фундамент поднять…

-Дороже обойдется, – поддакнул брату младший, – ну давайте еще раз, не чокаясь, за батю, за Василия Михеевича, да за мамку нашу, за Марию Матвеевну…

Кошка Маруська сидела у стола, наблюдая за происходящим умными зелеными глазами. Она еще три дня назад поняла, что жизнь ее круто меняется. 

Чужие люди закрыли форточку, которую Михеич всегда держал открытой, чтобы Маруська свободно могла выходить по своим делам. И теперь кошка ждала только одного: кто первым приоткроет тяжелую входную дверь и выпустит ее на волю. Оставаться в доме без деда не было смысла, а нарушать покой поминального стола она не хотела.

Дети разъехались, а кошка пропала. Сколько ни звала ее Валентина, надрывая голос, кашляя и утирая глаза кончиком косынки – Маруська не шла.

***

Мужики деловито раскатывали старый деревенский дом. Уже не было крыши и окон, а у забора стояла большая машина, куда грузили то, что оставалось от жизни хозяев старого дома.

А на крыше сарая скромно сидела отощавшая, со впалыми боками, полосатая кошка, внимательно следя за действиями хлопотливых мужиков. На нее никто не обращал внимания, поэтому она смогла досмотреть все до конца.

А когда уехала и большая машина, и легковушка с рабочими, кошка осторожно принюхиваясь, обошла бывшее свое жилье.

-Миаауу, – тихонько попрощалась она с Михеичем, с домом, с прежней своей жизнью, нырнула в лаз опустелого курятника и вскоре показалась вновь, таща в зубах крошечного полосатого котенка с белой манишкой.

Расправив хвост трубой, Маруська гордо прошествовала через дорогу, положила котенка на крыльцо и требовательно позвала: “Миаау”.

Валентина, вышедшая из-за угла дома, всплеснула руками:

-Маруська, где же ты пропадала? Ой, да ты не одна!

Валька перевернула котенка на спину, положив на одну из теплых, перепачканных землей ладоней, прищурилась и рассмеявшись открыла перед кошкой дверь:

-Ну вот и со свиданьицем, заходи, Маруська, и ты, Михеич, добро пожаловать.